Фото BSIP / UIG via Getty Images
После слома системы авторитетов, который происходил в последние десятилетия, должны появиться живые носители идеалов если не национального, то локального масштаба. Но для этого необходимо открытое социальное пространство
Тема самоубийств среди подростков сейчас в фокусе публичной дискуссии. Сегодня на совещании в Национальном центре управления в кризисных ситуациях МЧС России по теме «О профилактике суицидов среди несовершеннолетних» детский омбудсмен Анна Кузнецова рассказала, что в 2016 году количество суицидов увеличилось на 57%. Она связала рост числа самоубийств с «группами смерти» в социальных сетях.
«Группы смерти» в интернете — новая форма зла, вытеснившая на время более традиционные виды общественных угроз, например, терроризм. Такая популярность обеспечена не только новизной, но в первую очередь чувствительностью темы — на кону детские жизни. Подростки все естественней обживаются в виртуальном мире, а как этот мир устроен, какие в нем переходы существуют — это уже слабо контролируется офлайн-институтами. По сути, новым поколениям предоставлено огромное пространство, в котором нет маяков, и навигацию в котором они выбирают сами. Проблема этого положения еще до конца не осмыслена. Речь идет о нарастающей потере контроля общества над своими новыми членами.
» style=»display: none»>
С возникающими «смертельными» сообществами еще далеко не все ясно, возможно, угрозы сильно гипертрофированы. Не исключено, что сумма накопленных случаев даст в дальнейшем повод для усиления контроля над интернетом. Если эту лавину виртуализации хоть как-то можно остановить. Похоже, что нет. Представьте: цивилизация тысячелетиями создавало механизмы контроля. Основной инструмент — это регламентация самого социального пространства: фиксация того, как оно устроено, на какие сегменты расчерчено, какие правила санкционированы, иерархии выстроены. Контроль распространялся на сам язык описания социальной среды. А в пространстве виртуального другие правила и приоритеты, доступ к информации по-другому устроен, язык другой. Как будто огромная льдина отвалилась от материка и ушла в свободное плавание. Есть повод для паники.
Как правило, разбор истории с интернет-суицидами строится вокруг двух моментов. Первый — это техника: как устроены и действуют «группы смерти» и как с ними бороться. Второй — подростковая психология. Психологи размышляют о сложной судьбе подростка, классифицируют самоубийства по типам личности и социальным причинам. Но из дискуссии выпал еще один ключевой момент — какие механизмы массовой культуры позволяют блокировать суицидальность, ставят для них внутреннюю преграду. Культурные факторы могут казаться лишь фоном, но в «пограничной ситуации», когда человек балансирует в точке выбора между жизнью и смертью, в нем концентрируется весь его социальный опыт. Здесь уже нет случайных моментов, человек принимает решение внутри своего культурного коридора — ценностей, картины мира, подхваченных метафор, образов и образцов. Сложившееся культурное поле может табуировать даже мысль о самоубийстве или не иметь жестких механизмов удержания.
Статистика показывает, что доля самоубийств на единицу населения в разных странах существенно различается. Строгого принципа, по которому можно разделить эти страны на группы (например, бедность, география, национальные и религиозные особенности), нет. На первом месте идет Гайана — нищая южноамериканская страна с показателем суицидов 44,2 случая на 100 000 человек. Но уже на третьем месте — Южная Корея (29 случаев на 100 000 человек), а на пятом — Литва (примерно 28 случаев). Россия в этом списке на 15-м месте с показателем 17. Но страна у нас большая, мультикультурная, поэтому от региона к региону этот показатель тоже скачет — от огромного показателя на Алтае (54 на 100 000 человек) до совсем минимальных 2-0,6 человек на Северном Кавказе, хотя здесь могут быть сложности со статистикой.
Молодежная статистика несколько отличается, но также демонстрирует серьезный страновой разброс. В России показатель юношеских суицидов равен примерно 16 случаям на 100 000 человек, превышая среднемировой уровень примерно в 3 раза. Важно отметить, что все эти данные касаются только завершенных случаев суицида. Число попыток с разными последствиями превосходит этот показатель в несколько раз: например, мужчины совершают самоубийство в среднем в 4 раза чаще чем женщины, но число самих попыток у женщин выше в 4 раза, чем у мужчин.
А значит, какой-то одной причины, влияющей на этот показатель, не существует. Речь идет о сложной комбинаторике. Какие культурные факторы могут тормозить и снижать этот показатель? Одним из наиболее важных суицидальных блокираторов у нас часто называют религию. Религия сообщает, что смерть — это только переход в другой регион бытия. Подготовленность к этому переходу прямо влияет на то, в каком месте обнаружит себя посмертная сущность, самоубийство при этом признается тягчайшим грехом во всех традиционных религиях. Из этого можно сделать вывод, что чем больше религиозного воспитания, тем меньше шансов у «клубов смерти» на вербовку новых членов.
Сторонники преподавания религии в школах получают здесь, казалось бы, дополнительный козырь. Однако в действительности у линейного религиозного образования слишком много шансов стать имитацией. В школе можно научить математике, но гораздо сложнее — картине мира; школа еще может передавать информацию, но не эмоциональное отношение к бытию. Интернет предлагает целую линейку альтернативных описаний мира, которые конкурируют между собой. Причем, молодежь все чаще склоняется не к массовым, а к «бутиковым», эксклюзивным, вариантам. Успех конкуренции здесь никак не зависит от дополнительного урока в школе. Он зависит от умения религиозных институтов работать в новой информационной среде.
Что тогда сегодня действительно может работать на позитивную личную повестку? Принцип, который я бы назвал системой динамичных целей. Человек может быть погружен в социальный поток, который постоянно формирует в обществе значимые цели; по мере приближения к ним человека цель становится средством и «выпускает» из себя пучок новых целей, которые также начинают ветвиться и рождать новые траектории. Это поток, который обеспечивает непрерывность движения. Суицид — поступок сугубо индивидуальный, внутри потока он невозможен (если не брать ритуальные случаи), мысль о нем вытеснена и замещена культом развития. Жизнь слишком интенсивна, чтобы задумываться о смерти, хотя у потока необязательно есть глубокий смысл, сам по себе он может вести в никуда. Поэтому в свое время возник буддизм, который разложил жизнь на последовательность страданий и предложил свою стратегию выхода из потока. Концепт «нирваны», конечно, гораздо позитивней суицида, но тоже предполагает радикальный отказ от мира. Своя практика отказа сформировалась и в других религиях; однако везде речь идет о движении через внутреннюю трансформацию. Ценность потока всегда относительна, однако с проблемой суицида он справляется.
В концепции потока есть одна проблема: общество должно быть действительно динамичным, в нем должна сложиться система социальных лифтов, реалистичные стратегии переходов. Должен быть момент свободы, который делает будущее открытым, без жестко программирующих элементов. Если в жизни нет игры, интерес к ней начинает затухать. Наступает та самая обыденность, которая сводила с ума чеховских героев. Насколько ситуация в современной России обеспечивает этот поток? Вопрос негативно-риторический. Не обеспечивает, потока нет, и возможно, для молодежи это наиболее чувствительная проблема. Перспектива не просматривается, картина будущего смазана, социальный лифт стопорится. Нет большой идеи, которая определяет смысл социальной жизни. Эта проблема касается и вполне развитых азиатских стран, где ролевые функции расписаны очень жестко. Но у нас своя специфика. В вязкой картине будущего цели начинают казаться нереалистичными. Теряется и ценность будущего: надо встраиваться в то, что есть, но кому-то это может показаться неинтересным. Социальное пространство для целей сужается, они становятся сугубо частными и группируются вокруг потребления.
И вот здесь проявляется еще один специфичный мотив современности — суицид как форма потребления. В литературе часто культивируется образ самоубийцы, доведенного до отчаяния или полной пустоты. Однако культура потребления формирует новый тип, который можно описать как доведенное до предела гурманство (новый, конечно, условно — аналоги возможны и в Древнем Риме). Многое уже попробовано, а то, что осталось, уже не отражает блеск новизны. Если вся культура формирует критерии отдельного человека или страны в целом — масштабом и качеством потребления, то внутри этого культа в отдельных сознаниях неизбежно возникает и такой поворот: смерть — это что-то совсем неизведанное и попробовать ее — это особый стиль. Самоубийство в этой логике является не отречением от себя, но формой опыта, близкой к извращенному гедонизму. Поймать блеск невиданного и заодно не видеть то, от чего уже тошнит.
Блокираторы такого подхода работают здесь через усложнение формулы жизни, культивирование установок сознания, в которых звучит мотив самоотдачи и служения. В целом русский тип сознания созвучен этому мотиву. Однако для этого должна появиться мобилизующая идея, которой сегодня нет. Возможна ли она в принципе? Простое ее описание на уровне концепции — это бессмысленный труд. И у населения страны, и у молодежи в особенности должны появиться моральные авторитеты, которые всей своей жизнью задают ориентиры для окружения. Слом системы авторитетов, который происходил в последние десятилетия, имел две стороны: он и освобождал сознание от давления, и подвешивал его в пустоте, лишал системы этических координат. Должны появиться живые носители идеалов, если не национального масштаба, то в локальных ситуациях. Но для этого необходимо открытое социальное пространство.
Таким образом, проблема подростковой суицидальности не решается только на техническом уровне нейтрализации кураторов «групп смерти». Есть культуры витальные, сильные, формирующие мощные импульсы. Есть ослабленные, потерявшиеся, с разбитым компасом. И масса промежуточных вариантов. Определить в этой сетке место России сейчас сложно, но очевидно, что заморозка сильно сковало социальную энергию. А во сне будут возникать химеры и драмы, подобные выбросившимся на сушу синим китам.
(Материал подготовлен по мотивам культурологического семинара экспертного центра «Платформа»)